-- До следующего утра
***

- Знаете, я, конечно же, согласен Вам помочь, дорогая Эмма, - мистер Голд улыбается, чуть наклонив голову набок и не сводя пристального взгляда с девушки, - и все-таки… мне очень интересно… почему бы Вам просто не отступиться?
- Отступиться? – непонимающе переспрашивает та.
- Ну да. Не забывайте, Реджина – мэр Сторибрука, причем эту должность она занимает длительное время, не говоря уже о Вас, недавно приехавшей в наш город… не обижайтесь, Эмма, но у Вас практически нет шансов.
- Генри – единственное, что у меня осталось, - тихо, но твердо отвечает Эмма. – Он – единственная моя семья. Настоящая семья, понимаете?.. Я однажды уже отказалась от него. Второй раз подобной ошибки я не допущу. Мистер Голд, неужели у Вас никогда не было семьи?
Он переводит взгляд с Эммы на улицу; начинается дождь, слава Богу, он взял с собой зонт… медлит с ответом.
- Никогда, - улыбается наконец мистер Голд, но улыбка получается слишком неискренней. – Всего хорошего, Эмма. – Кивнув на прощание, выходит из кафе. Капли дождя стучат по синей, туго натянутой ткани зонта, точно выстукивают какой-то определенный ритм, напоминая мужчине о чем-то, очень дорогом памяти, но далеком и – увы – безнадежно утерянном.

***

Этот сон снится ему вот уже которую неделю подряд. Время от времени он становится настолько реальным, что, проснувшись, мистер Голд не сразу понимает, где находится. Но настоящее накатывает внезапно, нещадно, без предупреждения; Голду требуются еще несколько минут, чтобы справиться с вечным разочарованием большинства людей сей планеты – «Это был всего лишь сон». Боль постепенно проходит, о ней можно забыть до следующей ночи. Именно тогда она возвращается, до предела обостряя осознание собственного одиночества и… никчемности?..
Он может отдалять это сколько угодно, но рано или поздно солнце все равно скроется за горизонтом, а сон победит просто как физическая потребность организма. И Голд заснет за собственным прилавком или за письменным столом в кабинете; заснет, уронив голову на грудь, не в силах больше сопротивляться Морфею, смирившись. И Голд умрет – до следующего рассвета, - а из его праха восстанет Румпельштильцхен.

Как-то раз Она заметила, что замок слишком просторен для одного человека. Он не придал особого значения Ее словам.
«В таком случае хорошо, что нас теперь двое».
Тогда все казалось очевидным. Доступным. Разумеется, ведь он – Румпельштильцхен. Неужели нужно еще какое-то объяснение? Он – чуть ли не самый могущественный человек после Королевы. О нем складывают легенды; его имя известно всем, наводит на всех страх. У него может быть столько золота, сколько он только пожелает. Он может все. Для такого человека ни один замок не может быть «слишком просторен». Как же Она могла этого не понимать?..
По одной, вероятно, причине: Она была слишком похожа на его сына.
Белль.
Только после Ее ухода Румпельштильцхен смог осознать всю правоту девушки.
Замок слишком просторен для одного. Вероятно, именно поэтому каждый раз действие сна начиналось на лужайке перед той старой, дряхлой, готовой вот-вот развалиться от малейшего дуновения ветра избушкой, в которой они с сыном провели столько счастливых часов вместе, но которую Румпельштильцхен так давно не видел живьем. Несколько раз, еще перед Ее появлением в его жизни, он приходил туда. Стоял рядом, не осмеливаясь войти внутрь, но лелея в сердце (или том, что от него осталось) надежду, что вот-вот – именно в этот момент! – дверь со скрипом откроется, и его мальчик выбежит навстречу, радостно улыбаясь. И обнимет. Как раньше. Разумеется, это было невозможно. И ни разу надежды не оправдались. Неоправданные надежды режут по сердцу больнее всего. Он перестал приходить к своему бывшему дому.
Но сны бывали настолько реальны, что, казалось, не было этих долгих мучительных лет жизни в одиночестве, не было Королевы и ее козней, не было Сторибрука, не было… ничего не было. И в этих снах надежды оправдывали себя. Мечты сбывались.
Эти сны порою отличались друг от друга – всякими мелочами, не играющими особой роли. Всякими мелочами, на которые обращаешь внимание чисто автоматически, не более того. Главными были лишь два силуэта, столь знакомые, столь родные и дорогие сердцу – и оба одинаково недостижимыми в реальном мире. Но кого волнует реальность, когда во сне они оба рядом, стоят неподалеку, нужно сделать всего пару шагов навстречу… улыбаются. Какие у них обоих ласковые, искренние улыбки… будет больно. Когда Румпельштильцхен проснется, когда его разбудит возвещающий о приходе посетителя звонок над дверью, когда солнце снова взойдет, будет очень больно. Но это только «будет». А они… они «есть» сейчас. Во сне. За эти якобы «мгновения счастья» не жаль расплачиваться всю оставшуюся жизнь, ведь, в конце концов, только они у Голда и остались.
До следующего утра.

***

- Неужели Вы никого и никогда не любили?
- Вам это так сложно представить, дорогая Эмма? – Лукаво улыбается. Как всегда. И черт его разберет, что на самом деле кроется за этой улыбкой.
- Теперь – да, сложно. – Она невольно переводит взгляд на спускающегося с крыльца школы Генри; он радостно улыбается, еще издали завидев мать. – Просто так не бывает. Человеку нужен хоть кто-то, к кому можно привязаться, кто скрашивает его одиночество. Любому было бы одиноко.
Эти слова слишком режут слух, напоминая о чем-то, о чем хотелось бы забыть.

«Зачем я была нужна тебе?»
«Здесь было грязно»
«А я думаю, тебе было одиноко. Любому было бы одиноко»

- Каждому приходится делать выбор, - отвечает после минутного молчания Голд. – Невозможно любить лишь одного отдельно взятого человека, и приходится выбирать, кто же тебе на самом деле дороже. А иногда… иногда тебе просто не оставляют выбора. Если бы выбирать предоставили Вам, Эмма… разумеется, Вы в любом случае выбрали бы Генри?
- В любом. – Она не до конца не понимает, к чему клонит собеседник, но ответ не вызывает в ней никаких сомнений.
- Вот видите.
Мистер Голд еще раз улыбается, кивает в знак приветствия подбежавшему Генри и неторопливо удаляется в направлении ломбарда.
Вопреки всему, в жизни все не как в сказке. Так не бывает, чтобы одновременно и «волки были целы», и «овцы - сыты». Он успокаивает себя мыслями, что Белль, если бы знала всю правду, поняла бы. Что она бы приняла и простила.
Белль…
Каждому приходится делать выбор. И последствия этого выбора будут преследовать его до конца жизни, мучить, но никогда не заставят усомниться в правильности.